Всю беременность и послеродовой период я заходила на соответствующие моему положению только российские сайты и читала, читала, читала. Истории родов, конечно, меня больше всего впечатляли. И до родов и после, до сих пор удивляюсь: какая большая разница у наших стран даже в этом. И мне захотелось изложить свою историю, поделиться своими впечатлениями — как это происходит у нас, на периферии (160,0 т.населения), в Казахстане.

Беременность моя протекала без такого, мягко говоря, неприятного явления, как токсикоз. И никаких особых желаний чего-то покушать тоже не было. Но где-то со второй половины срока я начала отекать. Причем происходило это по утрам, пальцы рук были, как сардельки, ступни — тоже. Где-то через часа полтора все это проходило. Проверяю на УЗИ свои почки, делаю ЭКГ сердца. Так как моя беременность возникла незапланированно, и у меня не было возможности до неё проверить свое здоровье, то теперь, пользуясь своим положением, я проверила себя почти всю. Причём все бесплатно, а некоторые анализы и особенно УЗИ — по нескольку раз. Я сама говорила своему врачу, какие я хочу сделать анализы, и что я хочу обследовать и узнать.

Забегая вперед, я замечу, что и тогда и потом я поражалась, какое всё-таки у нас население — малограмотное что ли? Каждое мое требование вызывало безмерное удивление у медиков, которые, в свою очередь, интересовались: не медик ли я? Не говоря уж о моих изощренных анализах, даже моя просьба, когда я была в родзале, об эпидуральной анестезии, ввергла их в небольшой шок. Об эпидуралке знают только те, кому она поставлена, да и то, не зная термина, говорят: «Поставили местную анестезию». Кстати, ставят ее у нас даже и не за деньги, а только по показаниям: высокое давление, еще что-то. И там же в родзале, когда я бродила по нему, держась за живот, а тут то и дело рожают и рожают и я, чтобы отвлечься, спрашиваю у сестер, кто родился, какой вес, рост, сколько по шкале АПГАРА? И на последний вопрос — опять широко открытые глаза медсестер и уже знакомый вопрос: «А Вы что — медик?» Даже потом у самих рожениц тоже спрашиваю о шкале, и все, не зная, что это такое, недоуменно пожимают плечами. И это в наше-то время!!!

Вернемся к беременности. Последние недели у меня чрезмерное прибавление веса, за весь срок набрала 20 кг. Наверное, потому что двигаюсь мало, на улице зима. К тому же, на 33-й неделе я, поскользнувшись на обледенелой лестнице (надо было с хозяев компенсацию получить :), падаю на пятую точку, то бишь на копчик. Боль ужасная, не проходит еще очень долго, больше месяца я с трудом сажусь, встаю, лежу только на правом боку. Вообще ушиб копчика очень опасен, а для беременной женщины — особенно.
Наша женская консультация. Читая на российских форумах о тамошнем обхождении с женщинами — просто прихожу в ужас. У нас особых проблем нет, врачи боятся потерять свое место, т. к. гинекологов в городе — пруд пруди. Но участковый доктор мне не нравится, по моему мнению, она работает без души, и я ухожу на другой участок. У нас смешные курсы: никаких занятий (опять же, как я читала в Инете) по будущим родам, по правильному дыханию, потугам не проводят. А тем паче, никаких совместных с мужем уроков, никаких тренажеров, типа мячей, тоже нет. Только проводят лекцию о мужских и женских половых органах, как они устроены и КАК ПРОИСХОДИТ ЗАЧАТИЕ. На мое замечание, где же желаемая информация, заведующая поликлиникой говорит, что я женщина грамотная и прочту это все в соответствующей литературе! :)

Роды. У нас всего один роддом, поэтому проблем с выборов почти нет. Мой врач ставит меня на плановое кесарево на 23 февраля. Я — ни в какую. Резать? Ни за что! Я хочу сама рожать! Быть искромсанной я не желаю, это мое любимое тело, и шрам его будет только уродовать :)! Поэтому я просто игнорирую последние посещения консультации, за что мне влетает от доктора, т. к. она вынуждена меня разыскивать и приходить ко мне домой. Наступает март, и идет уже 41-я неделя (по их подсчетам), а я еще и не думаю рожать...

Приходит пятница, вечером провожаю мужа в ночную. После его ухода начинаются единичные толчки. Быстрее беру сотовый, набираю мужа и с ужасом обнаруживаю, что он свой мобильник забыл дома. Думаю, что до утра, до его прихода, я дотерплю. Но где-то в 2 часа ночи у меня появляются какие-то кровянистые выделения. Я стараюсь не паниковать, собираю свой приготовленный заранее «тормозок», документы и вызываю скорую. Она молниеносно приезжает, и меня доставляют в роддом.

Уже стены приемного покоя меня вводят в уныние, но я стараюсь держаться и еще хорохорюсь. Свои халат и рубашку мне не разрешают одевать, но носки (!) позволяют оставить. Доставляют наверх, в родзал. Тот вообще меня морально подавляет своими запахами, обстановкой. Помещение всё сверкает, блестит. Но почему-то кажется холодно, почему-то страшно, кажется, что пахнет кровью. Начинается осмотр. Дежурный врач — молодой парень, казах, небольшого роста. Вводит в меня два пальца, а костяшками двух других ТАК больно давит мне на промежность, что я невольно уползаю вверх кресла. Почему-то в эту ночь меня осматривали еще три гинеколога и все какие-то короткопалые. Я бы, на месте комиссии, при поступлении в медвузы еще и на пальцы абитуры смотрела, чтобы они у них подлиннее были, особенно у акушеров.

У меня раскрытие всего на два пальца. Говорят, к утру рожу. А пока препровождают в предродовую палату. Сам родзал расположен так: большой, длинный коридор, слева родблоки, помещение для новорожденных, справа несколько предродовых палат. Там по две кровати и умывальник. Всё чисто и сурово. Кровати какие-то из белого пластика, низкие. Схватки у меня все больнее и больнее. Через какое-то время приходит медсестра и, положа руку на живот, считает интервалы у меня между схватками. Интервалы составляют 5 минут. Опять осмотр, опять эти больнючие костяшки, и все то же раскрытие. Опять на кровать, лежу, прислушиваюсь к себе. Схватки тупые какие-то. И так проходит часа три. В 6 утра мне говорят, что если раскрытие не увеличится, то отправят меня в патологию на ожидание, мол, у меня скорей всего ложные схватки. Я рада, что еще рожать не буду, как будто эта отсрочка повлияет на продолжительность схваток.

И вот суббота, в 9 часов меня препровождают в патологическое отделение, предварительно сняв с меня больничную одежду и разрешив одеть свою. Отделение находится в другом корпусе, идем с сопровождающей по длинному туннелю, соединяющем корпуса. Потом нас догоняют еще одна беременная и еще одна медсестра. По дороге знакомимся с Анарой и в дальнейшем нашем родовом походе мы идем с ней рука об руку. Но это еще впереди. А пока мы прибываем в патологию.

Нас селят в одну палату. Комната на четыре женщины, все те же пластиковые кровати, тумбочки, умывальник. Все чисто, комфортно, тепло, на окнах красивые шторы, тюль из органзы. Кстати, ни в одной палате нет одинаковых штор. То, что мы прибываем утром, лишает нас не только завтрака, но и обеда, а точнее — второго, мясного блюда. Так как заявки на численность обедов поступают на кухню с вечера. Забегая вперед скажу, что мне так и не удалось нормально и плотно покушать в этом отделении, сначала из-за такого нелепого расклада, а потом из нижеуказанных обстоятельств. Чем я была несказанно удручена, так как кормят в патологии отлично, и в то время питание было 5-разовым, порции были большие, меню разнообразное, даже фрукты были.

Само отделение мне понравилось. Оно после ремонта, уютное. Кроме обычных палат есть коммерческие. Стоят 500 тенге в сутки, отличаются от обычных тем, что там одно койко-место и стоит цветной телевизор. А на кой он? Вещание в нем не кабельное, а значит, и смотреть нечего. Туалета четыре, все без задвижек. Туда надо предварительно постучаться и голосом спросить, не занято ли. А то я с незнания ворвалась как-то, а там дама сидит... Есть душ, в нем горячая вода, что для нашего города приятное явление.

У нас по прибытию берут очередные анализы. Те, что значатся в наших картах, их не интересуют и всё берут по новой, но не осматривают и предоставляют самих себе. Суббота же, в отделении только дежурный врач. А у нас с Анарой схватки не прекращаются!!! У меня хоть и ложные, но, блин, с тем же интервалом. Так с ней и ходим, за животы держимся. А вокруг женщины все на самых разных сроках, все с разными патологиями, с другими проблемами.

Муж мой сразу же с утра примчался в роддом, взволнованный, мы с ним посидели внизу, где передачи носят, поболтали, я его успокоила и самой легче стало. Схватки чуть притупились, только иногда ка-а-ак дернут. К вечеру дело стало хуже, схватки стали длиннее, и болезненно-острые. Ходим с Анарой вместе по коридору, обмениваемся ощущениями. Стало давить вниз. Стали мы с ней бегать постоянно в туалет. То есть, кажется, что мочевой — полный, но пойдешь его опорожнять и чуть-чуть всего писанёшь. Через 5 минут опять бежишь на горшок. Потом Анара изобрела себе метод, а то надоело ей трусы постоянно снимать, бумажку на унитаз стелить и садиться. Она подложила тряпочку и спокойно уже пускала струйку. Я это ноу-хау не приняла и все время находилась неподалеку от туалета.

Наступает ночь и схватки учащаются, и ТАКИЕ болезненные наступают. Начинаешь ворочаться в кровати, встаешь на четвереньки, раскачиваться, хочется помычать. Но две другие женщины ведь спят!!! И мы с Анарой по очереди выходим в коридор и там уже ходим, держась за стенку и тихонько подвываем. Потом уже обе сразу покидаем палату и бродим по коридору, присаживаясь, когда полегчает, на лавочки, что стоят вдоль стен. А время идет так медленно... И спать хочется, а там внизу живота как рванет! Мы сначала держались около своей палаты, боялись, что персонал увидит, как мы тут ночью гуляем. Но потом, пройдясь в другой конец отделения, обнаружили, что даже на посту никого нет. Тогда и расширили свой маршрут. Забрезжило уже утро воскресения, а я так хотела родить в этот день! Тут откуда-то высунулась медсестра. Спрашивает, чего это мы тут ходим. Мы говорим, схватки у нас. Она ошарашено смотрит на нас и говорит: «Когда начались?» И почему мы молчим об этом? А мы через стон говорим, что они у нас со вчерашнего утра и не прекращались. Она вызывает дежурного врача, та заспанная и взлохмаченная выглядывает откуда-то из смотровой (там на кресле она, что ли, спала?) и говорит медсестре: «Что Вы выдумываете? Я тут всю ночь бдела, никто ко мне не обращался со схватками». А мы с Анарой чего-то даже и не подумали к персоналу обращаться, думали, что идут схватки — так, мол, и надо. Мы же со схватками и поступили, значит, врач была в курсе. Вот — дуры обе! Так что совет всем: схватки есть — тормошите всех медиков, пусть бегают возле вас.

Пока суть да дело, наступает завтрак. Но нам не дают поесть, так как готовимся к осмотру. Кстати, почему-то на мое недоумение, осмотр всегда происходит при открытых дверях. Мне вообще кажется, что в роддоме дни открытых дверей. Тут же женщины проходят по коридору, а ты лежишь распятая на кресле. Не знаю, хоть и находишься среди себе подобных, но меня это коробит, и чувство самоуважения протестует против этого порядка. К тому же, на всех окнах таких специализированных помещений, как смотровая, родблоки, процедурная, даже туалеты нет никаких занавесей; стекла вообще ничем не прикрыты. Чем они руководствуются — не знаю. Но окна туалета у нас выходят на оживленную улицу и прямо напротив автобусная остановка. А напротив окон смотровых и родзала — общежитие, и там часто замечаешь какие-то оптические блики. М-да.

Итак, наш осмотр дает врачу какую-то информацию, и Анару с вещами забирают рожать. Я пока иду к своей остывшей каше. Я уже привыкаю к своим схваткам, и, к слову сказать, даже в момент наивысшей боли я не вскрикнула в голос ни разу, только постанывала или, в дальнейшем, пела.

Меняется смена, заступает новый доктор, меня снова смотрят, я интересуюсь, где Анара. Мне говорят, что раз она не спала всю ночь, её отправили на медицинский сон. Хорошенькое дело! А я, что, спала?? Хотя мне и не хочется спать, и я вся какая-то возбужденная. Мне говорят, что у меня раскрытие идет плоховато. Странно, но почему схватки такие больнючие?? И когда у меня воды отойдут?? Хочу есть, жду наконец-то обеда. И он наступает, я съедаю суп и вожделею плов, как меня снова вызывают в смотровую. Блин! Блин! Блин! Да когда же я поем?? У меня сил уже нет! Я голодная!

Но покорно иду, меня опять смотрят (наконец-то длиннопалые) и вердикт — клизму и рожать!! Ооооооооооо! А плов?? Ну, ладно, рожать, так рожать.

Клизма — это не страшно, суп еще не переварился, снова меня переодевают в больничное и ведут в родзал. Опять осмотр, возникает снова тема кесарева, слышу, что все говорят, что плод крупный. Я бурно протестую, говорю, что это я так растолстела и т.д. И вообще я — устала. И тогда мне тоже предлагают медицинский сон. Не знаю, что это такое, но поспать я не против. Меня уводят в предродовую и пытаются поставить укол в вену. О! это моя самая страшная процедура. Вены у меня тончайшие, тоньше иголки и все время прячутся. И меня всегда мучают, берут кровь уже даже из кисти. Возле меня сидят парень и девушка и мучают мои руки. Потом вдруг нижняя боль ослабевает, мне становится хорошо, я люблю всех и этих мучителей тоже и прошу их посидеть со мной и не уходить. Чего-то еще болтаю и уплываю... Сплю, как мне кажется, 5 минут, резко просыпаюсь, возле меня уже никого. Живот не болит, но и не уменьшился. :-) Лежать не люблю, встаю. Уууууууу... куда-то уплываю. Голова чугунная, но зато ничего не болит, и нет схваток. Даже думаю, что, видимо, и в самом деле они были ложные.

Делаю несколько шагов, и тут меня ТАК тошнит, едва успеваю к раковине. Из меня выходит целая кастрюлища супа. Я вялая, еле передвигаюсь, но еще пытаюсь убрать за собой, прибегает доброжелательная нянечка и убирает сама. Выползаю в коридор, меня ругают, гонят в кровать. А я не хочу. Я там вообще раскисну, я должна походить, чтобы прийти в себя. Так оно и происходит. Но вместе с тем возвращается боль! И такая! Схватки прямо выворачивают меня. Я сгибаюсь пополам, встаю на карачки. В другой палате кричит женщина. У нее тоже сильные схватки, и она под капельницей, не может вволю подергаться. Мне ее так жаль! Я хожу по коридору, держусь за стенку, когда приходит схватка, опять скрючиваюсь. Вижу в родблоке на кресле Анару. Родовое кресло какое-то другое. А я-то, насмотревшись фильмов, почему-то представляла роды на ровной плоскости. А тут ноги почти прижаты к груди. Анара почему-то плохо тужится. Возле нее бегают медики. Но без нервотрепки.

Я ухожу вдаль по коридору, захожу в пустые палаты, валяюсь там на всех кроватях, как прижмет, тихонько подвываю. Потом снова куда-то бреду, попадаю в какой-то аппендикс коридора. Там читаю все молитвы, какие знаю, обращаюсь к своему ребеночку, чтобы не мучил меня, выходил побыстрее. На часах уже 17-00, значит, спала я четыре часа, сил уже, наверное, набралась.

Возвращаюсь к людям, смотрю, Анара уже лежит на каталке, бледная, говорит сквозь зубы, что согласилась на кесарево. Вытираю ей мокрое лицо, целую, глажу по голове и желаю удачи. Её увозят и через какое-то время приносят ее малышку, что-то с ней делают в детской, она так жалобно и долго плачет. Вот тут-то и интересуюсь шкалой и вижу изумление по поводу моих познаний.

Опять хожу, меня снова смотрят, протыкают пузырь, я даже не замечаю. Вроде, процесс раскрытия прогрессирует. Хожу, хожу, хожу, остатки вод протекают, часто захожу в туалет. Потом делаю для себя открытие, что, когда подходят схватки, надо петь — и так легче. Меня снова уговаривают на кесарево. Я твержу, что сама рожу. Приходит какая-то другая доктор, тоже смотрит меня и тоже утверждает, что плод крупный, надо делать кесарево. Глаза, в паутинке морщинок, над марлевой повязкой, такие добрые, ласковые, называет меня дочкой. Уговаривает меня на операцию, а то еще долго мучится буду. Я чуть не плачу от неизбежности. Приходим к тому, что если через два часа не рожу сама, то... Спрашиваю, кто меня будет резать. А она так ласково: «Хотите — я?» Опять со слезами в голосе вопрошаю, какой мне надрез будут делать. А она: «Какой хотите? Поперечный?? Такой и сделаю». В общем, растрогала меня.

Медсестре поручают засечь интервал между схваток. А она спокойно сидит за своим столом и что-то строчит себе. Я на неё раз, другой испепеляющее посмотрела, но она и ухом не повела. Спрашиваю, что же она не засекает, не наблюдает меня. А она спокойно так отвечает, что засекает и показывает график. Оказывается, она ориентируется на мое пение. Как запеваю — так и засекает начало схватки, как умолкаю — так конец! Во как! Проходит два с половиной часа. Снова появляется моя докторша, впоследствии узнаю, что это завотделением. Всё! Раз не родила — ведут на операцию. Трясусь от страха, как заячий хвостик. В последний раз смотрю на свой животик, теперь его будет пересекать уродливый шрам. Но это лучше для моего ребеночка, доля меня самой.

Посылаю мужу sms-ку. Перед операционной, прямо в коридоре меня раздевают догола (опять же, что за странная практика, резать будут живот, а оголяйся вся), кладут на крестообразный стол, распинают как на кресте, привязывают руки. Меня колотит от страха, от холода, от незащищенности. Я лежу тут голая, возле меня куча народа, ждут анестезиолога. Да что же это такое! Прикройте меня чем-нить, пока мы его ждем! Мне холодно! Но это я мысленно кричу, вслух пытаюсь шутить, прошу сразу уж подкорректировать мою фигуру. Врачи смеются, говорят, что за отдельную плату (наверное, все их об этом просят). Приходит анестезиолог, спрашивает о самочувствии, я его прошу перепроверить в самом ли деле я сплю, чтобы начать операцию. Он спрашивает еще что-то, потом как меня зовут. В общем, отвлекающие маневры. Я отвечаю, что когда мне страшно, я забываю, как меня зовут и особенно, сколько мне лет. Все смеются опять. Еще прошу, чтобы перед тем как зашивать, то проверили не оставили ли там чего, какую-нить салфетку. В общем, было весело. Мне дают маску, и я уплываю.

«Бездна. Какой-то космос. Но не черный, наоборот, хорошо освещенный. Я мчусь в нем с огромной скоростью, но так как космос не неподвижен, то я не знаю, какая же моя скорость. Но я — это не я. Я — просто какая-то точка. Без рук, без ног, без живота. Я осознаю себя, я — личность, но я не имею тела. Просто живо мое сознание, и оно куда-то летит. И это так отвратительно! Я не хочу просто сознания, я хочу плоти, я не хочу только мыслить.»

Это было ужасное ощущение. И оно повторилось, когда мне потом вновь пришлось еще раз принять общий наркоз!

Я так была рада, что вернулась к жизни! Не знаю, что это было, но теперь я верю, что есть душа, что, вероятно, ты мыслишь и после смерти. Но какое это жалкое существование! Как инвалид: без рук, без ног. Поэтому, наверное, и радуется душа, когда ей предоставляют новое тело, когда проникает в ребеночка. А мы, порой, эту душу сразу и губим, прямо на корню, делая аборты. Не даем ей шанса пожить в этом прекрасном мире...

На операцию пошла в 21-00, в 21-10 уже родилась моя любимая дочь. Пришла в некоторое сознание уже в реанимации. Наверное, доза наркоза была небольшой, потому что уже осознавала, как меня привезли сюда, как переложили на странную высокую кровать-топчан. Даже немного повернула голову и увидела, что еще две кровати стоят. Сверху бьет резкий, сильный свет. Ко мне подходит м/сестра, непослушными губами прошу ее погасить свет. Моя кровать самая дальняя и мне везет, надо мной гасят свет, а вот над самой первой, т. к. там пост — он так же горит. Лежу в полузабытье. Лежать только на спине страшно неудобно, хочется пошевелиться, повернуться, но не можешь. Снова засыпаю, но сон похож на дрему. Почему-то кажется, что у меня забыли послед, что будут снова делать операцию. Своего тела я не ощущаю, хотя на животе лежит лед, в руке — капельница..

Наступает утро понедельника, я слышу голоса моих соседок, их разговор проникает в мои уши как будто через вату. Поворачиваю голову и вижу, что рядом лежит Анара. Слабым голосом приветствую её. Затем приходят санитарки, наши постели основательно пропитаны кровью, нас подмывают, переодевают, меняют белье. Мы беспомощны и не можем помочь им, любое напряжение сказывается болью в животе, но уже другой болью. Там ощущается РАНА! Персонал реанимационной палаты очень дружелюбный. Нам ставят снова капельницы, дают попить. Приходит мой анестезиолог. Спрашивает о самочувствие. Говорит, что ночью звонил мой муж. Жаловался ему, что никак не уснет, якобы у него такие ощущения, что это ему делали операцию. Ага! Он и не узнает никогда эти ощущения!...

Я прошу нянечку из моей сумочки дать мне сотовый. Звоню первым делом подруге, у ее дочери сегодня день рождения, и она так хотела, чтобы и я родила в этот же день. Своего голоса даже я пугаюсь, а подруга и вовсе не узнала. Потом спрашивает, откуда я звоню и когда приду на праздник. А я ей отвечаю: «Я ведь из роддома звоню. И уже родила!». А она со слезами в голосе: «Как родила?» И заплакала. Я ведь когда уезжала со скорой, так никому и не сказала — куда. Я и мужу наказала не говорить на следующий день, вот он и врал, когда мне звонили.

Анаре приносят из детского отделения ее малышку (впоследствии, мы не любим именно эту детскую м/сестру, она какая-то холодная). Кладет Анаре её под бочок, а та и не знает, что делать с ней. Я вижу со своей стороны только куколку, на головке какой-то смешной чепчик клювиком. Через несколько минут ребенка уносят, Анара ее толком и не покормила. Мою не несут. Узнаю, в чем дело. Оказывается, она действительно родилась большим весом: 4576, рост — 55, по шкале Апгара -8. И два-три дня кормить мне ее не будут давать.

За нами приезжают с каталкой медсестры из послеродового отделения. Эти тетки погрубее; нас снова переодевают (в каждом отделении свое белье) и перетаскивают на каталки. Караул, да я встать не могу! Боль такая ужасная, хочется лежать и не шевелиться. Но при прибытии на этаж нас с каталок сгоняют, и в палату мы входим сами, поддерживая уже упавшие животы. Каждое движение отдается мучительной болью. Схватки — что... они проходят, а тут прямо живот разрывается, чувствуешь, как из другого места кровь хлещет. Матка-то все равно сокращается. Мы сразу интересуемся своими разрезами. Оказывается, у Анары длинный, вертикальный, а у меня, как я и просила, поперечный, маленький. И как через него достали такого крупного ребенка?

Палата большая, просторная, на трех женщин. Я падаю на ближайшую кровать. Рядом стоят какие-то пластиковые ванночки на колесах. Это — для деток. Пока мы с Анарой вдвоем в этой палате. Весь день мы проводим лежа в постелях. Анаре приносят ее дочку, она ее неумело кормит, затем ребенка уносят в детскую: сутки после операции кесаревые мамы пока отдыхают и набираются сил. Нам делают какие-то уколы, в туалет мы пока не ходим, да и не смогли бы даже добраться туда. Кровати низкие и, как гамаки, выбраться из них без сноровки очень тяжело. Нас мучает какой-то странный кашель. Что-то першит в горле и мы не можем, вернее, боимся откашлянуть. Как потом выяснилось, это последствие масочного, или как там его называют — «трубки», наркоза. Оказывается, когда кашляешь, напрягаются мышцы живота. А мы это не можем сделать. Другой день облегчения не приносит. Постель, рубашка — всё в крови. Простыни нам меняют, а рубашки — положено один раз в три дня. Мы их потом попросту воруем из бельевой, потому что они постоянно пропитаны кровью. Напротив нашей 10-й палаты грузовой лифт. И он постоянно брякает, лязгает, на нем то и дело привозят всякие каталки, завтраки, обеды и ужины, и звук, как у трамвая или поезда на стыке рельс.

У кесаревых мам меню особое: им в первые дни нельзя ни каш, ни супов, только бульон и чай. Но мне наплевать: я, как только более-менее оклемалась, заявила раздатчице, что я давно родила и мне можно всё (но это было на другой день, а в первый день после операции мы ничего не ели). Анара была осторожнее и строго соблюдала рекомендации.

Как только я смогла передвигать ноги, я потребовала отвести меня к моему ребенку. Детская была в другом конце коридора. И к ней я шла минут десять, так было тяжело! Халат вешаешь при входе, заходишь туда, а там кесаревы детки лежат в кюветиках. Я свою сразу узнала, да и как не узнать: кругом одни казашата, а моя вот она — белобрысая, белолицая, а щеки — ого-го! Даже носик курносый я после увидала, такие щечки были огромадные! Лежит моя девочка под колпаком, дышит кислородиком. У нее сказалось таки внутриутробное кислородное голодание. Так что, беременные женщины, не допускайте у ребенка кислородного голодания. Это очень, очень важно!

Грудь моя оставалась в таком же состоянии, никакого молока там не ожидалось и молозива тоже. Так что дискомфорт только израненный живот доставлял. Но я через каждый час ходила к дочке, уже скучала без нее. И уже потом, впоследствии, все удивлялась, почему же она все время, как я к ней ни зайду — спит, я даже глазки ее не видела, а когда мне ее отдали, так она спала мало и редко? То ли всё же деткам что-то дают для сонливости — не знаю, утверждать не буду.

Анаре к концу второго дня отдали ребенка, но ей еще сложно. Еще было больно, а тут с малышом. Его же поднимать надо, подмывать, носить. Интересно, а ведь после удаления аппендицита где-то больше месяца нельзя тяжелее ложки ничего поднимать. Но ничего, приноровилась. Нам принесли кучу пеленок, показали, куда бросать грязные. И неумело, неловко, но Анара подмывает, пеленает свою малышку. Мы никак не можем понять, как из другой пеленки сделать чепчик с клювиком, хотя нам м/сестра несколько раз показывает. Эта тупость и потеря некоторых слов и забывчивость — последствия наркоза. Кстати, мы долго не можем после него откашляться, это очень мучительно, а противный скользкий и колючий комок слизи торчит в горле.

Мы получаем кучу всяких процедур, уколы: и антибиотки, и сокращающие, и витамины. К нам поселяют еще одну роженицу, она оралманка, говорит по-русски неважно, родила сама. Ее привозят и велят ложиться на живот. Интересно, но у нас кесарят направо и налево, мало кто рожает сам. Мы по столовой делали наблюдение: кто сидя кушает — это кесаревы мамы, кто стоя — эти сами рожали, потому, как им садится нельзя. Так вот, практически все сидят. Для подтверждения этой мысли все же интересуемся, кто как родил и попадаем в точку! Приходим к выводу, что, наверное, нашим врачам за каждую операцию доплачивают.

Весь день я только наблюдаю, как мои соседки возятся со своими детками. У Гульжан (оралманки) мальчик, и у него такой басистый крик! Она его сразу заворачивает в толстое одеяло, хотя в палате стоит жара. Вообще, она с ним излишне носится, постоянно дергает его из кроватки. Спит она на удивление очень крепко, даже похрапывает и, порою, не слышит, как плачет ее сын. Тогда или Анара запульнет в ее сторону своим тапочком, или я ей кричу.

Вставать из низкой, продавленной кровати с больным животом проблематично. Мы сначала раскачиваемся в своей кровати, чтобы быть ближе к краю, потом просто перекатываемся на пол, встаем на четвереньки, и уже из такого положения, кряхтя и охая, поднимаемся. Это так тяжело! Иной раз даже слезы выступают.

На третий день я снова маячу около детской, смотрю на свою и на других деток. Приходит пора кормления и детская сестра кормит их чем-то из шприца. В роддоме запрещены соски и везде буклеты и плакаты о грудном вскармливании. Робко спрашиваю, могу ли я покормить свою девочку грудью, и мне благосклонно разрешают. Я неловко беру ребенка, прислоняюсь к подоконнику и даю грудь. Моя дочь мгновенно хватает сосок и начинает судорожно сосать. Впервые бедная девочка только на третий день жизни пробует материнское молоко. Я удивляюсь, что же она там сосет, ведь в груди у меня ничего нет? Так мне кажется. Так она у груди и засыпает, и я ее укладываю осторожно на место. Еще потом дважды я прихожу кормить ее, и к вечеру мне разрешают забрать ее. Теперь у нас в палате полный комплект: три мамы и их детки. Когда я впервые беру дочь на руки и рассматриваю ее, у меня странное ощущение, что я держу саму себя, так мне кажется, что она похожа на меня. Хотя, она — вылитая папа.

Девчонки уже хорошо наловчились с пеленанием, а у меня это получается плохо, во-первых: от неумения, а, во-вторых, дочь у меня крупная, в стандартные пеленки еле-еле помещается. Кстати, через две недели, я ее пеленаю уже только от пояса, т. к. пеленки ей безнадежно малы.

У Анары проблемы с кормлением, у нее трещины на сосках, она плачет от боли, когда кормит, т. к. они не успевают заживать. Она никак не может научиться сцеживать, к нам постоянно приходят консультанты, м/сестры, вроде все доступно показывают, но у нее плохо получается. Я ее вижу только за двумя занятиями: когда она возится с дочкой и в остальное время теребит свои титьки, учится сцеживать. У Гульжан тоже сначала получалось плохо, но потом она наловчилась и даже сдавала свое молоко. И в баночке оно у нее было такое желтое, жирное, безо всякой голубизны. А я так и до сих пор не знаю, что такое сцеживать молоко. Как-то у меня так получалось. А дочка ела своеобразно: пососет-пососет и уснет, но соска не отпускает. Так и лежим с ней (кесаревым мамам разрешается брать ребенка к себе в постель и кормить лежа, а остальным — категорически нет!), потом я уже стала ее теребить за щечки, чтобы она проснулась и дальше кушала или зажимала на секунду носик, чтобы она выпустила сосок. Вообще она мало, но часто ест и так же спит. Делаем для себя открытие: пока кормим одной грудью, из другой под напором прямо-таки льется ручьем молоко. Пеленка, сложенная в несколько раз — моментально промокает.

Подмываем после туалета мы их тут же в палате, в умывальнике. Сначала меня это шокировало: так лихо перекинуть дитё на левую руку и, держа только в одной руке, второй ее мыть. А потом, ничего, наловчилась. Я проверяю рефлексы у своей дочери: придерживая ее под мышки, чуть ставлю ножками на столик, наклоняю немножко вперед и, удивительно, моя новорожденная дочь пытается идти!!! Потом кладу ее на животик, к ее ступням прикладываю свою ладонь, и моя девочка пытается ползти! Значит, с неврологией у нас все в порядке! Эти рефлексы после месяца исчезают.

Каждый день приходит детская сестра и проводит с детьми очистительные процедуры. Показывает нам, как это делать. В нашу задачу входит: протереть перед каждым ребенком пеленальный столик какой-то жидкостью, что стоит тут же, развернуть ребенка и стоять, смотреть на действия сестры. Она показывает, как обрабатывать пупок, его каждый раз перетягивают ниточкой и на пятый день он, как высохший стручок, отпадает. Из-за пупка не выписывают Гульжан, т. к. она не городская, и к ней нет возможности приехать м/сестре. А так, кто сам родил, и все хорошо — выписывают на третий день, кесаревых — через семь дней.

У моей девочки один глазик нагнаивается, это не открылся хорошо слезный канал. Эта проблема еще долго мучает меня. У дочки Анары проблемы со стулом, его нет второй день, но она спокойна, не плачет. М/сестра часто приходит к ней с газовой трубочкой. Вообще и после выписки Анара часто жалуется, что у дочки запоры, но она уже наловчилась: вставит мыльце в анус и дело идет. Запор от того, что Анара, как казашка, любит поесть сдобные баурсаки, белый хлеб, жирную, домашнюю сметану, не говоря уж о постоянном мясе, и это все передается через молоко. Потом у деток Гульжан и Анары возникла желтушка и им дают через шприц глюкозу с активированным углем. Гульжан постоянно издает какие-то странные громкие, чмокающие звуки губами, видимо показывает сыну, как надо кушать. И ходит, шаркая подошвами тапочек, вообще не отрывая их от пола. Как будто скользит по льду. А меня эти звуки выматывают. Вообще втроем и с тремя разными по режиму детками очень тяжело: только одно из детей уснет, как двое других поднимают истошный крик, или по одному, или все втроем. С потолка вечный яркий свет, ночью выключать нельзя.

У меня еще плохо сокращается матка, в туалет по-большому мы смогли сходить только на третьи сутки: ведь надо напрягаться, а из-за раненного живота это очень сложно. Кал черный, как деготь, ведь нас пичкают уймой препаратов: и уколы, и таблетки. Задница вся исколота так, что синяки у меня проходят только через 8 месяцев! Сдаем анализы, у меня низкий гемоглобин, но я, кроме живота, хорошо себя чувствую, ем с добавками. Нас, кесаревых, ведут на УЗИ матки. Что-то у меня не так и меня — на кресло (а вообще кесаревым мамам в этом везет — их почти не смотрят на кресле, а вот другим — ежедневный осмотр и обработка). Оказалось, у меня кровь быстро сворачивается и сгустками остается в матке, не вытекает. Вердикт: чистка. Я — в панику. Но тут не до уговоров.

Снова возле меня куча медиков, анестезиолог, мне что-то колют в руку, и я опять мчусь песчинкой в бесконечности. И опять у меня тоскливое состояние одного только разума, и я очень хочу обратно в тело. Наконец, бесконечность рассеивается, и я вижу белый потолок и осознаю, что лежу в кресле, раскоряченная, моего консилиума нет, только наш лечащий врач что-то пишет, сидя на кушетке. Почему-то кажется, что все куда-то ненадолго вышли и сейчас зайдут, и будут делать операцию. Но, оказывается, все уже сделано, и я, стиснув зубы от боли, пытаюсь сползти с кресла. Врач мне это запрещает делать, типа, сейчас подойдут санитарки, помогут мне слезть. А я же не могу лежать вот в таком положении и ждать, когда они придут. Слезаю сама. Но меня тут же ведут на переливание крови. И мне с этого дня значительно лучше, хотя гемоглобин до самой выписки очень низкий — 70.

Нам обрабатывают каждый день швы, потом вытаскивают нитки. Анаре, с ее вертикальным швом — болезнее, у меня же делают какие-то надсечки, и я, чувствительная к любой боли — ничего не чувствую. Вообще, потом, дома, я читаю в медицинской энциклопедии, что вертикальные швы намного опаснее, чем горизонтальные. Но почему-то именно их практикуют.

На пятый день у наших с Анарой девочек отпадают пупки: зрелище удивительное. Анара просится домой. Её отпускают, а к нам в палату вселяют роженицу из Астаны. Она приехала в наш город в гости и вот так преждевременно родила. Вообще, у нас много рожавших из других регионов, особенно из СКО. Как я поняла, это не проблематично, лишь бы беременная была гражданкой Казахстана и имела при себе свою обменную карту. Наша новенькая — маленькая, хрупкая. Её мальчик постоянно кричит, а она какая-то бесстрастная. Подсунула один раз Гульжан своего ребенка, чтобы она его покормила, все равно та сцеживается, а потом постоянно стала ей его подносить.

Я, уже измученная таким соседством, и, пользуясь тем, что сегодня пятница и многих повыписывали, прошу перевести меня в одиночную палату. И меня переводят. У нас таких палат несколько, но они такие же бесплатные и никаких привилегий нет. Просто как кто поступил, и что было свободно. И мы с дочкой кайфуем оставшиеся два дня.

Наступает воскресение, день выписки, я надеюсь на это, но меня при обходе выбраковывают из-за гемоглобина. Я устраиваю небольшую истерику, и меня, все-таки, после обеда выписывают. Приносят конвертик от компании «Pampers», там всякие буклеты и один подгузник. Я в него еле втискиваю свою дщерь, и мы с м/сестрой спускаемся вниз, там уже нас снимают на камеру, как мы одеваемся, как нас встречает папа, как мы уезжаем. Моя дочка, при одевании кричавшая благим матом, стала такая красивая, такая необыкновенная во всех этих розовых штучках! И меня распирает такое огромное-огромное счастье!!!...

Подытоживая вышеизложенное, хочу отметить совершенно бесплатное медицинское обслуживание, роды мне не стоили ни копейки. Быть беременной и рожать мне понравилось (если бы только не кесарево сечение...). Отношение медперсонала на хорошем уровне, обстановка благоприятная, даже комфортная. А остальное — всё терпимая мелочь. Конечно, недостаток информации, но кругом люди, кто что подскажет, а где и своим умом, интуитивно догадываешься. Сейчас в нашем роддоме установили видеофон, можно не только в окно показывать родным своих деток, а через это устройство.

В довершении хочу сказать, что мне 40 лет, и что рожала я впервые. Но я непременно хочу сразу же, как будет можно, родить второго. Я так хочу увидеть, будут ли мои дети похожи между собой, и теперь же я уже буду опытная мама! И почему это я так долго тянула с этим?... Но, наверное, всему свое время!